Аргумент Хайека о свободном рынке и базовом доходе (БОД)

Автор: Мэтт Зволинский
Оригинал статьи
Подписывайтесь на наш телеграм канал “Libertarian Social Justice”

Фридрих фон Хайек

Вступление

Хорошо это или плохо, но значительная доля американцев знают имя Фридриха фон Хайека только потому, что его самая известная книга “Дорога к рабству” была рекомендована FOX News как пророческое предупреждение об опасном курсе администрации Обамы. Я подозреваю, что большинство из них будут довольно огорчены, узнав, что последовательно и на протяжении всей своей карьеры, Хайек защищал социалистически звучащую идею “минимального дохода для всех” [1].

Здесь, безусловно, есть какой-то парадокс. Хайек, один из самых известных либертарианцев двадцатого века, отстаивающий принципы свободного рынка, был также защитник того, что многие считают апофеозом государства всеобщего благосостояния — гарантированного базового дохода. К тому же сам Хайек мало помог в решении этот парадокса. Несмотря на поддержку базового дохода на протяжении всей своей карьеры, Хайек никогда подробно не останавливался на том, почему он это поддерживает. Таким образом, у многих читателей сложилось простительное впечатление, что поддержка Хайека была своего рода случайностью — диссонансом, который вызван либо (если вы симпатизируете либертарианству) неспособностью продумать законченную логическую цепочку из индивидуалистических убеждений, или (если вы не симпатизируете либертарианству) отголосок сострадания и гуманизма, которые его либертарианская идеология не смогла полностью подавить.

Тезис этой главы заключается в том, что поддержка базового дохода Хайеком не была случайностью. Или, скорее, так как я хочу сделать акцент на позитивной политической философии, а не Хайековской интерпретации, это было не случайностью для тех из нас, кто черпает вдохновение из идей Хайека. Я буду утверждать, что и либертарианская идея свободного рынка и ограниченного правительства, и идея базового дохода — обе вытекают естественным образом из убеждений Хайека об индивидуальной свободе, понимаемой как отсутствие принуждения [2].

Надеюсь, этот тезис будет интересен не только хайекианцам. Насколько я понимаю, аргумент Хайека о свободных рынках и базовом доходе основывается на характерном понимании Хайеком природы свободы, и как эта свобода работает в рыночной экономике. Я буду утверждать, что это понимание свободы имеет много общего с неореспубликанской концепцией, выдвинутой такими теоретиками, как Филипп Петтит [3]. И она превосходит стандартную, основанную на правах человека оценку свободы, принятую такими либертарианцами, как Роберт Нозик и Мюррей Ротбард [4]. Таким образом, одна из целей этой статьи состоит в том, чтобы убедить не-хайекских либертарианцев скорректировать свое понимание свободы. Думаю, это будет иметь большое значение для подрыва основного источника сопротивления среди либертарианцев к идее базового дохода.

Но я также думаю, что не-либертарианским республиканцам есть чему поучиться у Хайека. Республиканцы в целом и Петтит в частности были искусными в определении источников принуждения в частной сфере и в предложении различных способов, которыми правительство может действовать, чтобы уменьшить потенциал для принуждения. Я думаю, что они потерпели неудачу в признании того, каким образом рыночная конкуренция может сама по себе служить мощным средством против принуждения, и способов, которыми даже хорошо продуманная государственная политика может как усилить существующие, так и породить новые формы принуждения [5]. Вторая цель этой статьи состоит в том, чтобы убедить тех, кого уже привлекла республиканская идея свободы, принять более хайекское понимание роли рынков и правительств в продвижении или препятствии свободе, и, таким образом, я думаю, двигаться в более либертарианском духе в вопросах государственной политики.

Эта статья состоит из четырех разделов. В первом я более подробно рассматриваю доводы Хайека о свободе и принуждении, особенно в том виде, в каком они изложены в “Конституции свободы”. Во втором я показываю, как эти доводы поддерживают либертарианскую позицию о свободном рынке и ограниченном правительстве. В третьем разделе я покажу, как с помощью них обосновывается гарантированный базовый доход. И заканчиваю я вопросом о том, должен ли гарантированный минимальный доход, как, по-видимому, полагал Хайек, зависеть от готовности работать.

Хайек о свободе и принуждении

В начале “Конституции свободы” Хайек определяет свободу как отсутствие принуждения [6]. При этом Хайек, по крайней мере, для обычного читателя, следует стандартной либертарианской линии. Если свобода может быть нарушена только путем принуждения, то отсутствие власти или нехватка богатства не могут сделать человека несвободным [7]. Налоги и нормативные акты, введенные правительством, напротив, кажутся принудительными и, таким образом, представляют собой посягательство на свободу.

Однако внимательное прочтение показывает, что понимание Хайеком свободы отличается от понимания классического либертарианца как с теоретической точки зрения, так и с точки зрения практических следствий. С точки зрения теории, классические либертарианцы, такие как Ротбард и Нозик, понимают принуждение как нравственный термин, который жестко связан с идеей прав личности. Грубо говоря, либертарианцы считают, что А принуждает В тогда и только тогда, когда А предлагает нарушить права B, если B не соответствует требованиям A [8]. Поскольку правительство не имеют права конфисковывать законную собственность субъекта без его согласия, то угроза штрафовать или заключать в тюрьму лиц, которые не платят налоги, рассматривается либертарианцами как принуждение. Налогообложение — это воровство.

Как утверждают многие критики либертарианства (и некоторые сторонники!), логическим следствием этой теории свободы (в сочетании с лежащей в основе либертарианства теории прав, основанной на принципе самопринадлежности) может показаться анархизм. Даже минимальное государство, служащее исключительно защите негативных прав отдельных лиц, все еще требует принудительного налогообложения для финансирования своей деятельности. Но если все налогообложение является нарушением прав личности, то свобода и даже самое маленькое из правительств обязательно несовместимы [9].

Хайек отвергает идею о том, что свободу и принуждение следует понимать с точки зрения абстрактных естественных прав. Вместо этого Хайек считает, что свобода состоит в том, чтобы жить своей жизнью “в соответствии с собственными решениями и планами, в отличие от…, того, кто был бесповоротно подчинен воле другого” [10]. Напротив, принуждением является состояние, в котором “действия одного человека совершаются для того, чтобы служить воле другого человека, для целей другого, а не для своей собственной” [11].

Согласно Хайеку, “принуждение предполагает как угрозу причинения урона, так и намерение вызвать определенное поведение” посредством этой угрозы [12]. Урон, которым угрожают, часто принимает форму физического насилия, но Хайек отмечает, что угрозы грубой силой — не единственное средство, с помощью которого можно применять принуждение [13]. Можно также принуждать, эффективно удерживая ресурс или услугу, которые имеют решающее значение для существования другого человека или сохранения того, что он или она больше всего ценит [14]. Владелец единственного источника воды посреди пустыни, например, может использовать силу принуждения через свою способность удерживать этот ресурс от других [15]. Можно сказать, что даже “угрюмый муж, ворчливая жена или истеричная мать” осуществляют “принуждение особо деспотичного типа”, хотя в этих случаях любая попытка устранить принуждение с помощью действий правительства приведет к “даже большему принуждению” и, следовательно, было бы неприемлемо в либеральном обществе [16].

В таком понимании свободы деятельность правительства может (но не обязана) заключать в себе принуждение. По мнению Хайека, абсолютная монархия, в которой жизнь и имущество людей подчиняется прихоти короля, явно была бы сопряжена с принуждением. Но, самое главное, Хайек полагал, что государство, состоящее из общих правил, применяемых одинаково и беспристрастно ко всем, не будет принуждением [17]. Такие правила, конечно, ограничивают то, что могут делать люди. Но поскольку они носят общий характер и применяются в равной степени ко всем, они не подчиняют одну личность воле какой-либо другой личности. Они, по словам Хайека, похожи на “законы природы” — стабильные факты существования в социуме, вокруг которых люди могут научиться ориентироваться и планировать свою жизнь. Они не ставят одних граждан в положение подчинения, и не возвышают других в положение превосходства [18].

Это представление о свободе не без проблем — на некоторые из них указывали ранние либертарианские критики Хайека, такие как Рональд Хамови [19]. Но есть одно преимущество, которое оно, по-видимому, имеет перед традиционными либертарианскими теориями, заключается в том, что оно фокусируется на реальном характере социальных отношений. Для либертарианцев свобода понимается в терминах абстрактных прав, которые в свою очередь зависят от предыстории [20]. Таким образом, для либертарианца мы никогда не можем с легкостью определить, взглянув на характер социальных отношений, находятся они в состоянии свободы или несвободы. Мужчину силой затащил в машину другой мужчина, более сильный и вооруженный. Его свобода ущемляется? Это неизвестно. Является ли он преступником, которого справедливо арестовывает полиция (или, если вам там больше нравится, Частное охранное агентство)? Тогда, несмотря на все проявления обратного, ответ — нет, его свобода, то есть его права, не ущемляются. Солдату приказывают, когда ему есть, когда спать, что надеть и кого убивать под угрозой сурового наказания за непослушание. Он свободен? Ответ либертарианца — нет, если он подписался на это. Для либертарианцев кажется, что любые социальные меры, сопряженные с угнетением, и любые действия по принуждению одних людей другими совместимы со свободой до тех пор, пока ситуация развивалась правильно. Что бы ни проистекало из справедливой ситуации справедливыми шагами, оно будет само по себе справедливым. И что бы ни проистекало из свободной ситуации чередой соответствующих свободе шагов, будет само по себе свободным.

Теодор Бурчак утверждал, что то же самое относится и к точке зрения Хайека, поскольку, согласно Бурчаку, Хайек находит наличие или отсутствие принуждения в предложении (товара или услуги) в зависимости от того, как возникли условия, в рамках которых было сделано это предложение [21]. Но я полагаю, что это ошибочное толкование позиции Хайека. Для Хайека не имеет значения, как скитальцы в пустыне стали зависимыми от монополиста. Важно то, как монополист пользуется своей властью. Если он угрожает удерживанием ресурсов для тех, кто не делает так, как он хочет, значит он действует принудительно. Если он делится водой с ними свободно, то принуждения нет.

Чем позиция монополиста отличается от других форм условных сделок на рынке? Обратите внимание, что для Хайека предложение становится принудительным не просто из-за фонового наличия монополии. Тот, кто хочет заполучить себе портрет кисти определенного художника и поэтому должен заплатить высокую цену, не находится в принуждении. Хайек объясняет это тем, что в отличие от воды в пустыне, работа художника — это то, без чего можно легко обойтись [22]. Но, как показывает его более поздний ответ Хамови, это только часть объяснения. Более глубокое объяснение состоит в том, что для Хайека вы не имеете права на услуги художника, в то время как у вас есть право на спасительную воду в случае чрезвычайной ситуации [23]. Хайек признает, что ему не хватает полного объяснения того, почему мы имеем такое право в случае с пустыней, но, по-видимому, тот факт, что вода имеет жизненно важное значение для нашего выживания, это одна часть истории. Другая часть истории это факт, что в подобной ситуации нормальные механизмы спроса и предложения недостаточны для получения желаемых результатов.

После этого разъяснения мнение Хайека о принуждении и приводимые им разборы нескольких случаев образуют правдоподобное и последовательное целое. Ключевой вопрос для Хайека — предложение расширяет или сужает возможности субъекта по сравнению с исходным уровнем, в котором соблюдаются его моральные и юридические права. Предложение неприятной работы от работодателя (как правило) не является принудительным для субъекта, потому что оно просто добавляет один вариант к тем вариантам, которые у него уже есть, и каждый из нас, как правило, не обладает правом на работу или зарплату от какого-либо конкретного лица. Угроза со стороны бандита “кошелек или жизнь” носит принудительный характер, поскольку устраняет варианты, в частности, возможность сохранить и ваши деньги, и вашу жизнь, на которые вы имеете право и которые вы имели до того, как появился бандит. Наконец, в пустыне предложение монополиста отказать в воде, если вы не сделаете так, как он скажет, является принудительным, потому что у вас есть право на долю воды, и его угроза удержать ее по сути сродни угрозе бандита отнять вашу жизнь, если вы не отдадите кошелек.

Свобода и рынок

Теория свободы Хайека во многом схожа с теорией нео-республиканцев, наиболее полно представленной Филиппом Петтитом [24]. Как и Петтит, в качестве основы понимания свободы Хайек принимает нечто вроде идеи доминирования, где доминированием обозначается подчинение произвольной воле другого человека, а свобода — отсутствие (или минимизация) доминирования. Вопрос, который я хотел бы затронуть в этом разделе — насколько хорошо республиканский взгляд на свободу сходится с идеями Хайека о свободном рынке?

Современные критики республиканизма, такие как Джеффри Бреннан и Лорен Ломаски, утверждают, что республиканский взгляд “глубоко антирыночный”. Я думаю, что эта точка зрения ошибочна, но она подкреплена тем, как сторонники республиканизма, такие как Филипп Петтит и Ричард Даггер, говорят о рынках [25]. В лучшем случае современные республиканцы занимают позицию “самодовольства” по отношению к рынкам, терпя, но вряд ли приветствуя их. В худшем случае республиканцы глубоко скептически относятся к рынкам и рассматривают их как тревожный источник доминирования и несвободы.

И Петтит, и его критики имеют свои точки зрения. Но ни та, ни другая точка зрения не так сильна, как принято считать. Республиканская теория свободы по своей природе не враждебна рынкам, и рынки не являются по своей природе враждебными к свободе в понимании республиканцев.

На самом деле, взгляд Хайека на рынки стоит рассмотреть более детально. Рынки не только не являются по своей природе неблагоприятными для республиканской свободы; на самом деле они часто являются одними из самых эффективных гарантий этой свободы.

Суть конкуренции на рынке заключается в наличии альтернатив и праве сказать “нет” предложениям, которые не отвечают интересам субъекта в той же степени, как, по крайней мере, одна из этих альтернатив. На конкурентном рынке труда работодатель, который пытается заставить своего сотрудника делать то, чего он не хочет, ограничен возможностью этого сотрудника уйти и найти работу в другом месте [26]. Выбор такого исхода не всегда дается легко, но свобода в том и заключается, что такая возможность существует и некоторые люди ей пользуются. Я почти никогда не сравниваю цены на зубную пасту среди различных магазинов, в которых я совершаю покупки. Но некоторые люди, очевидно, делают, и этого достаточно, чтобы цена была конкурентоспособной и достаточно низкой для всех.

Чем более конкурентоспособен рынок, тем больше цены и другие условия соглашений регулируются безликими силами спроса и предложения, и тем меньше возможностей у каждого конкретного рыночного агента навязать особую волю своему партнеру по обмену. Конечно, у всего на рынке есть цена, и эта цена в сочетании с ограничениями в бюджете субъекта подразумевает, что никто не будет “свободен” делать все, что пожелает. Но рыночная конкуренция обеспечивает гарантию, что выбор не будет определяться конкретной волей других рыночных агентов. Это ограничивает возможности рыночных агентов манипулировать вашими обстоятельствами так, чтобы те действия, которые они хотят от вас, стали вашим наименее болезненным вариантом. Такое отсутствие манипуляций является важным элементом свободы, по мнению Петтита, а также по мнению Хайека.

Во многом потому, что Хайек рассматривает конкуренцию как такой ​​эффективный тест на принуждение, он относится к власти правительства с подозрением. Ведь правительство, в конце концов, является единственным институтом в обществе, который претендует и в целом обладает эффективной монополией на применение силы. И эта монополия на насилие часто используется для установления и поддержания других монополий, таких как транспорт, доставка почты, написание и исполнение уголовного законодательства и так далее. Поскольку людям, которые ценят эти услуги, больше некуда идти, у них часто не остается практической альтернативы выполнению требований правительства. В самом деле, это вполне может быть существенным различием между правительством и другими организациями в обществе — большинство организаций могут только вносить предложения, на которые вы вольны свободно сказать “нет”. Правительство, напротив, не делает предложений — оно предъявляет требования.

Поскольку эти требования принимают форму общих правил, одинаково применимых ко всем, Хайек предполагает, что принудительный характер правительства может быть сохранен на приемлемом уровне. Но по мере того как правовые нормы становятся все более многочисленными и сложными, обычные люди становятся не в состоянии заранее знать, какие действия разрешены, а какие запрещены, поскольку правоохранительные органы не могут практически обеспечить соблюдение всех правил, которые они теоретически могли бы применять. Степень индивидуального усмотрения увеличивается, а также увеличивается вероятность принуждения. Если то, что должны соблюдать отдельные лица, уже не “закон”, а прихоть какого-то бюрократа за письменным столом или какого-то полицейского со значком, которые обладают практически неконтролируемой властью применять закон любым способом, который они считают нужным, люди становятся уже не абсолютно свободными [27].

Если мы следуем за Хайеком в понимании свободы как отсутствия принуждения, а принуждения как состояния подчинения произвольной воле другого субъекта, его либертарианское отношение к рынку и государству имеет смысл. Конкуренция на рынке означает, что люди могут сказать “нет” предложениям, которые не соответствуют их интересам, и тем самым побуждают контрагентов делать предложения, которые удовлетворят людей. Поскольку люди не зависят от какого-либо конкретного покупателя или продавца, никто не может заставить их принять условия, которые им не нравятся. Напротив, отсутствие конкуренции в правительстве означает, что у людей часто не будет иного выбора, кроме как принять предложения, которые не отвечают их интересам. Конкуренция защищает выбор и ограничивает принуждение; монополия препятствует выбору и повышает вероятность принуждения. И правительство является предельным монополистом.

Разумеется, аргумент Хайека в защиту рынков, который я только что представил, относится только к конкурентным рынкам. И это эталон, которому соответствуют не все рынки. Ни один рынок в реальном мире не соответствует экономическому стандарту совершенной конкуренции с его полнотой информации, бесконечным числом покупателей и продавцов и нулевыми транзакционными издержками. А некоторые реальные рынки не соответствуют даже более щадящему уровню конкурентоспособности. Одни рынки имеют значительные естественные барьеры для входа; у других есть барьеры, которые были искусственно созданы правительственной политикой. Некоторые рынки имеют дело с очень дифференцированными продуктами, для которых есть мало заменителей (субститутов); некоторые страдают от ограниченной и асимметричной информации.

В случаях, когда конкуренция по существу отсутствует, могут существовать значительные возможности для принуждения. Например, в периоды безработицы или в секторах экономики с высоким уровнем безработицы руководитель может использовать свое положение по своему усмотрению, чтобы заставить работников “добровольно” работать сверхурочно, или не высказывать свои политические взглядоы, или мириться с оскорбительным поведением и т. д., под угрозой быть уволенным и ввергнуться в безработицу. Хайек признает возможность такого принуждения, но рассматривает его как относительно редкое явление в рыночной экономике:

“Есть, несомненно, случаи, когда состояние занятости создает возможность для истинного принуждения. В периоды острой безработицы угроза увольнения может использоваться для принуждения к действиям, отличным от тех, на которые первоначально был заключен контракт. И в таких условиях, как в шахтерском городе, управляющий вполне может проявлять совершенно произвольную и взбалмошную тиранию над человеком, которому он не нравится. Но такие условия, хотя и не невозможные, в худшем случае были бы редкими исключениями в процветающем конкурентном обществе.” (Хайек 2013: 204)

Не каждая угроза увольнения будет считаться принудительной с точки зрения Хайека или даже с любой адекватной точки зрения по этому вопросу. Будет ли угроза увольнения принудительной, зависит, по крайней мере частично, от того, насколько серьезными будут последствия увольнения для работника. Например, угроза увольнения не будет квалифицироваться как принудительная, если у работника есть другие приемлемо хорошие возможности для трудоустройства. Я также считаю, что это не может считаться принуждением по Хайеку, если последствия безработицы не так уж и плохи — возможно, потому, что у работника есть значительная сумма сбережений, на которую он может рассчитывать. Вспомните пример Хайека с человеком, который очень хотел бы, чтобы его портрет был написан известным художником [28]. Монополия художника на его собственные услуги и его требование высокой цены в обмен на них недостаточны, чтобы сделать его предложение принудительным по Хайеку. И причина, по которой он не действует принудительно, заключается в том, что предлагаемые им услуги — это те, без которых потенциальные клиенты могут легко обойтись. Аналогичным образом, работодатель — даже работодатель, который обладает определенной степенью монопсонии — не будет действовать принудительно, если его предложение о работе является тем, без которого ее потенциальный работник может легко обойтись. Я вернусь к этому вопросу в следующем разделе.

Прежде чем перейти к этому разделу, я хотел бы затронуть еще один вопрос, касающийся взаимосвязи между конкуренцией на рынке и принуждением. В лучшем случае рыночная конкуренция направлена ​​на то, чтобы заработная плата людей и другие условия труда регулировались обезличенными силами спроса и предложения, а не прихотью какого-либо конкретного работодателя (или работника). Но даже в этом лучшем случае рыночная конкуренция гарантирует только то, что людям платят справедливую рыночную стоимость их труда. Это не гарантирует, что людям платят адекватно за их труд, по крайней мере, если мы понимаем “адекватный” в каком-то объективном смысле, таком как достаточность для поддержания приемлемого уровня жизни. Например, люди, чья продуктивность очень низкая, могут по-прежнему получать недостаточную заработную плату в условиях совершенной конкуренции. Что же тогда следует сказать о той категории лиц, которая может включать людей с тяжелой инвалидностью или очень пожилых людей? Подвергает ли рынок таких лиц принуждению?

То, что некоторые люди на конкурентном рынке могут получать заработную плату, которая не соответствует их основным потребностям, само по себе не является принудительным. В таких случаях заработная плата низкая, поскольку производительность труда низкая, а работодатели понесут убытки, если будут платить более высокую заработную плату. Нельзя сказать, что работодатели платят низкую заработную плату, чтобы манипулировать возможностями своих сотрудников, склонять их по своей воле или использовать их в своих интересах. Они не угрожают ущербом; скорее, они делают выгодное предложение, которое улучшит положение работников, хотя, возможно, не так, как хотелось бы этим работникам.

Даже несмотря на то, что не-столь-адекватная заработная плата сама по себе не может быть принудительной, те, кто зависит от нее, безусловно, уязвимы для принуждения от других источников. Быть бедным — значит не иметь разнообразия в вариантах, и когда каждый вариант (из и так скудного набора) крайне плох, легко представить, как недобросовестный человек или организация могут использовать эту уязвимость в своих собственных интересах. Голодающего человека можно заставить действовать согласно вашему требованию используя в качестве “предложения” буханку хлеба, по крайней мере, если ваше предложение — единственное из доступных. Если ваше выживание зависит от воли другого лица и вы вынуждены действовать в соответствии с его волей, а не со своей, то по Хайеку это является сущностью несвободы.

Однако остается вопрос о том, как мы должны реагировать на эту несправедливость. Законодательный запрет принудительных предложений является одним из вариантов, а в некоторых случаях он будет наиболее подходящим. Когда мы запрещаем угрозы физического насилия, мы устраняем принуждение и тем самым расширяем (или, по крайней мере, сохраняем) диапазон вариантов потенциальных жертв таких угроз. Но как насчет предложений плохой работы безнадежно бедным людям? Должны ли мы запретить изнурительный труд? Обратите внимание, что сделай мы так, в результате бедные не обязательно оказались бы в лучшем положении относительно диапазона доступных им вариантов. Люди работают в изнурительных условиях потому, что они являются наименее плохим вариантом из доступных. Отказ от этого варианта, не предлагая ничего взамен, делает этим людям еще хуже, а не лучше [29].

Людям в подобных обстоятельствах нужно расширение возможностей, а не сокращение. В этом случае минимизация принуждения требует не запретов, а новых возможностей.

Именно к предоставлению таких возможностей мы сейчас и обратимся.

Свобода и базовый доход

На первом шаге в обосновании базового дохода по Хайеку следует отметить, что для защиты людей от принуждения необходимо некоторое перераспределение. Как мы уже отмечали, недостаток богатства делает людей уязвимыми перед принуждением со стороны других. Работник на жестком рынке труда должен делать то, что ему говорит его начальник, иначе он рискует быть лишенным работы. Жене, которая зависит от зарплаты мужа, возможно, придется мириться с оскорбительным поведением просто ради того, чтобы иметь крышу над головой. В этих случаях (и во многих других) человек не может избежать серьезного и всепроникающего вмешательства со стороны других, потому что ему не хватает финансовых ресурсов для самостоятельной жизни. Обеспечение этого человека деньгами дает ему варианты; это дает ему эффективную способность сказать “нет”; это дает ему свободу [30].

Правда, эта свобода достигается путем государственного перераспределения. В то же время сопротивление государственному перераспределению считается центральной в либертарианской идеологии. Но мы должны отметить, что эта идея не так уж отличается от других, которые либертарианцы уже принимают. Если не брать в расчет анархистов, большинство либертарианцев признают, что предоставление полицейской защиты является легитимной функцией государства, необходимой для защиты прав личности. Но защита полиции не предоставляется на платной основе. Она финансируется из общих налоговых поступлений, а затем распределяется среди всех лиц по мере необходимости. Тогда, если либертарианец способен безболезненно поддержать перераспределительное финансирование услуг, чтобы защитить людей от насилия, почему он не может также одобрить перераспределение денежных средств для той же цели? В обоих случаях цель состоит в использовании принуждение для ограничения насилия, чтобы минимизировать степень принуждения в обществе в целом.

Конечно, важно отметить пределы перераспределения, которые могут быть оправданы с точки зрения Хайека. Суть перераспределения, в нашем случае, заключается в защите людей от принуждения. И это довольно узкая цель. Например, она гораздо уже, чем цель обеспечения равенства между гражданами или устранения последствий ударов судьбы. Система перераспределения, нацеленная на устранение принуждения, не будет направлена ​​на уменьшение страданий как таковых, а только на определенный вид страданий, вызванных подчинением одного человека воле другого. Конечно, свобода от принуждения — это не единственное, что имеет значение для людей. Но, по мнению Хайека, это единственное, что можно законно требовать от других, в качестве справедливого принуждения со стороны государства.

После того, как мы установили необходимость некоторого перераспределения по Хайеку, второй шаг — определить, какую форму должно принять это перераспределение. В этой статье я утверждаю, что подход Хайека оправдывает базовый доход — денежные выплаты, которые одинаково доступны всем гражданам. Почему именно эта форма перераспределения, а не какая-то еще?

Еще раз отметим, сам Хайек писал по этому вопросу относительно немного. Излагая свою позицию, Хайек пишет:

Обеспечение определенного минимального дохода для каждого или своего рода уровня, ниже которого никому не нужно опускаться, даже если он не в состоянии обеспечить себя, представляется не только вполне законной защитой от риска, угрожающего всем, но и необходимой частью Великого Общества, в котором у человека больше нет особых требований к членам той небольшой группы, в которой он родился. Система, которая нацелена на искушение большого числа людей покинуть относительную безопасность, которую дало членство в небольшой группе, вероятно, вскоре вызвала бы большое недовольство и бурную реакцию, если те, кто сперва воспользовались ее преимуществами, окажутся без посторонней помощи, когда не по своей вине их способность зарабатывать на жизнь прекращается. (Хайек 1979: 55)

Хайек продолжает отличать гарантию минимального дохода от той “социальной справедливости”, которую он успешно критиковал. По словам Хайека, существует различие между обществом, которое “принимает на себя обязанность предотвращать нищету и обеспечивать минимальный уровень благосостояния”, и обществом, которое стремится “определить ‘справедливую’ позицию каждого и присваивает каждому то, что, по его мнению, он заслуживает” [31]. Последнее включает обеспечение того, чтобы “конкретные люди получали конкретные вещи, для этого требуется своего рода дискриминация и неравное обращение с разными людьми, что несовместимо со свободным обществом” [32].

Одна из тем “Конституции свободы” — это важность законов, состоящих из общих правил, одинаково применимых ко всем. И это может рассматриваться как оправдание безусловного базового дохода, в отличие от других форм пособий, например адресных или рассчитывающихся от степени нужды [33]. Но сам Хайек настаивал на том, что проверка нуждаемости необходима для любой оправданной системы государственного перераспределения [34]. И тем не менее, я скептически отношусь к тому, что идеи “общности” и “равенства” действительно могут здесь много работать. Правило, которое гласит, что каждый, кто зарабатывает менее 12 000 долларов в год, должен получать некоторую помощь, в отличие от того, кто зарабатывает больше, в общем-то созвучно правилу, согласно которому все женщины старше 40 лет имеют право на ежегодную маммографию, но женщины до этого возраста (и мужчины!) — нет. В обоих случаях различия проводятся на основе соответствующих различий между людьми. В некотором смысле к людям относятся не равно, но это неравенство в обращении кажется вполне совместимым с любым равенством, которое, по нашему мнению, в конечном итоге имеет значение в политической жизни.

По этой причине я не думаю, что вариант базового дохода, оправданный с позиции Хайека, несовместим с проверкой степени нужды. То есть, либо мы перераспределяем только в пользу тех, кто действительно нуждается в помощи, либо мы даем деньги всем, но забираем их обратно в виде налогов у тех, кто в помощи не нуждается [35].

Проверка нуждаемости становится проблематичной с точки зрения Хайека (хотя сам Хайек, кажется, никогда не рассматривал эту проблему) тогда, когда система перераспределения сама по себе становится средством, с помощью которого некоторые люди подвергаются произвольной воле других. Чем тщательнее людям приходится убеждать множество бюрократов (обладающих в значительной степени произвольной властью)

• что они действительно заслуживают денег;
• что они изо всех сил пытаются получить работу;
• что они не ленивые, не принимают наркотики и не пытаются обмануть систему,

тем сильнее люди оказываются в рабском положении, когда их способность удовлетворять свои потребности зависит от разрешения других лиц, обладающих монопольной властью над желаемыми ресурсами. Простая, относительно универсальная и автоматическая система перераспределения сводит к минимуму самовольный контроль и, таким образом, освобождает людей от этого ограничивающего и унизительного процесса.

Более того, система денежных выплат дает людям возможность самим решать, как им эти деньги потратить, будь то оплата аренды, покупка продуктов или сбережения для будущего потребления. Система выплат в натуральной форме, напротив, передает эти решения в руки правительства, где они, вероятно, будут определяться прихотью могущественных групп влияния, а не учетом реальных потребностей конечных получателей. Одной из наиболее сильных и последовательных тем во всей работе Хайека является его настойчивое заявление, что правительственные планировщики часто не имеют “знания конкретных обстоятельств времени и места”, которые были бы необходимы для эффективного осуществления их планов [36]. Для Хайека это ограничение было важной частью обоснования децентрализованного (т.е. свободного рыночного) экономического планирования. Но поскольку денежные выплаты децентрализуют процесс принятия решений о наиболее эффективном использовании ресурсов для тех, кто лучше всего знаком со спецификой их собственных обстоятельств, по-видимому, ограничение знаний дает мощный аргумент в пользу денежных выплат по сравнению с выплатами в натуральной форме.

Две составляющих в мировоззрении Хайека — его вера в свободу как условие неподчинения произвольной воле другого и его известный скептицизм в отношении степени глубины знаний, доступных правительственным планировщикам — подталкивают к чему-то очень похожему на безусловный базовый доход. Но прежде чем мы завершим нашу дискуссию, необходимо рассмотреть еще один момент — настойчивое требование Хайека ограничить выплаты по социальному обеспечению только тем лицам, кто действительно не в состоянии содержать себя с помощью работы.

Должно ли быть условие по неспособности работать?

Часто утверждается, что одним из определяющих элементов, который отличает базовый доход от других форм государственной помощи, является его безусловность [37]. Это является преувеличением. Практически все схемы базового дохода предусматривают некоторые условия получения денег — в некоторых случаях они ограничены гражданами, а в других — лицами старше определенного возраста. Но истина, лежащая в основе преувеличения, заключается в том, что схемы базового дохода предполагают гораздо меньше условий, чем большинство других форм государственной помощи. В частности, схемы базового дохода почти всегда не зависят от наличия работы у получателей или готовности работать.

В этой статье я утверждал, что приверженность Хайека свободе как противоположности принуждения согласуется с его призывом обеспечить минимальный доход для всех. Но этот аргумент оставляет открытым вопрос о том, должна ли эта помощь сопровождаться условиями и примечаниями. Должны ли люди работать или, по крайней мере, быть готовы работать, чтобы иметь право на базовый доход? Хайек, видимо, так и думал. В “Законе, законодательстве и свободе” Хайек пишет, что

Проблема здесь заключается, главным образом, в судьбе тех, кто по разным причинам не может зарабатывать на жизнь на рынке, таких как больные, старики, физически или умственно неполноценные, вдовы и сироты — это все люди, страдающие от неблагоприятных обстоятельств, которые могут затронуть любого, и с которыми большинство людей не могут самостоятельно справиться, но которые может нивелировать общество, достигшее определенного уровня благосостояния [38]

Другими словами, смысл государственных выплат заключается в том, чтобы обеспечить тех, кто сам не в состоянии обеспечить себя. А как быть тем, кто способен, но не хочет? Позиция Хайека по этому вопросу ясна:

Я не подвергаю сомнению право любого человека добровольно уйти из цивилизации. Но какие “права” имеют такие лица? Должны ли мы субсидировать их скиты? Не может быть никакого права быть освобожденным от правил, на которых основана цивилизация. Мы можем помочь слабым и инвалидам, очень молодым и старым, но только если здравомыслящие и взрослые подчиняются безличной дисциплине, которая дает нам средства для этого [39].

В качестве примера своего рода “безличной дисциплины” Хайек в другом месте предположил, что “добровольная трудовая служба, организованная по военному образцу, — это, наверное, лучший способ, которым государство может дать всем работу и минимальные средства к существованию” [40].

По-видимому, в этих отрывках Хайек молчаливо поддерживает принцип взаимности. Этот принцип использовался многими критиками базового дохода, такими как Стюарт Уайт [41]. Согласно ему, те, кто стремятся извлечь выгоду из производительной деятельности общества, несут моральное обязательство внести некоторый взаимный вклад в развитие общества. Нет права “ездить зайцем” на производительной деятельности других, по крайней мере, когда кто-то способен внести продуктивный вклад сам. Таким образом, правительствам при выплате пособий надлежит устанавливать условия по наличию работы или готовности работать с целью препятствия безбилетничеству и соблюдения условия взаимности.

Принцип взаимности является мощным и пользуется большой популярностью и философской поддержкой. Однако можно защитить базовый доход, не оспаривая этот принцип. Например, даже если верно, что лица, которые извлекают выгоду из производительной деятельности общества, обязаны вносить некоторый вклад взамен, далеко не очевидно, что этот взаимный вклад обязательно должен принимать форму оплачиваемого труда. Например, деятели искусства, родители и лица, обеспечивающие уход за кем-то, вносят (или способны внести) важный вклад в развитие общества, но никто из них не занимается такой “работой”, которая могла бы дать им право на получение пособий в рамках чего-то вроде Налогового зачета за заработанный доход (EITC) [42].

Кроме того, даже если принцип взаимности верен, по-видимому, необходимо будет принять некоторые меры для тех, кто действительно не может внести взаимный вклад. Например, те, кто физически или умственно не в состоянии работать, предположительно, не должны быть лишены возможности получать пособия, в отличие от тех, кто способен, но не желает работать. Таким образом, даже если принцип взаимности исключает некоторых неработающих от получения пособий, его не следует толковать так, чтобы исключить их всех.

Пока что возражения, которые я привел в адрес принципа взаимности, являются совершенно общего характера. Это те ответы, которые многие защитники основного дохода давали и раньше. Но, что интересно, эти ответы на самом деле становятся более мощными в сочетании с пониманием собственных принципов Хайека. Иными словами, самый мощный ответ на утверждение Хайека о безусловном базовом доходе исходит от самого Хайека.

В своих рассуждениях о достоинствах рыночной экономики и, в частности, в обсуждении роли свободно функционирующей системы цен в рамках рыночной экономики, Хайек неоднократно подчеркивает значение рассеянного характера знаний. Именно потому, что знание конкретных обстоятельств времени и места радикально рассредоточено среди всех отдельных субъектов экономики, центральное планирование со стороны социалистического государства обречено на провал [43]. Такое государство просто не может знать всего, что ему нужно знать для эффективного использования ресурсов. Рыночная экономика координирует знания посредством ценовых сигналов, которые указывают покупателям и продавцам относительное предложение и спрос на различные ресурсы, которые они используют. Но система цен работает именно потому, что экономит на знаниях. Покупатели на рынке почти наверняка не будут знать всех причин, по которым определенный товар, который они желают купить, стал дороже. Они знают только сам факт и поэтому теперь должны либо расстаться с большей суммой денег, чтобы получить товар, либо обойтись без него.

По сути, Хайек считает, что правительственные агенты (или другие лица, которым поручено принимать решения о больших и сложных системах) неизбежно столкнутся с серьезной проблемой при получении знаний обо всех конкретных обстоятельствах, которые могут иметь отношение к определению способов эффективного распределения ресурсов. Но этот момент имеет важное значение для двух ответов на рассмотренный ранее аргумент взаимности. Что касается первого, то сделаем два допущения:

(i) взаимность требует от тех, кто извлекает выгоду из производительной деятельности общества, вносить некоторый взаимный вклад в общество

(ii) некоторые виды деятельности, помимо оплачиваемого труда, могут удовлетворять этому условию взаимности.

Теперь перед нами стоит задача: какие виды деятельности следует считать удовлетворяющими требованиям, а какие нет? Если Сюзанна не работает, потому что она пытается написать новый великий американский роман — это считается? Может быть это считается только в том случае, если роман имеет реальную перспективу успеха? Если Джеймс не работает, потому что он сидит дома и воспитывает ребенка — это считается? Что, если он не прикладывает много усилий в роли отца, пренебрегает своими детьми и смотрит телевизор весь день, пока они томятся в доме без присмотра?

Дело не в том, что эти вопросы не имеют ответа. Мудрые философы-моралисты вполне могут выдвинуть теорию относительно того, что именно считается взаимным вкладом, а что нет. Дело в том, что даже если бы у нас была такая теория, для ее практического применения потребовалось бы гораздо больше знаний, чем правительство когда-либо благополучно предпринимало. Как они могли знать, является ли Джеймс хорошим отцом или плохим? Какого рода всепроникающие полномочия мы должны были бы предоставить правительству, чтобы оно только подступилось к принятию подобных решений?

Та же самая форма аргументации может быть применена и для подтверждения второго ответа. Если некоторые люди освобождаются от условий взаимности, потому что они действительно не могут внести взаимный вклад, тогда у правительства должны быть какие-то средства для определения того, кто не может работать, а кто просто не желает. Определение этого будет значительно усложнено — те, кто просто не желает работать, будут иметь стимул обманывать правительственных агентов, чтобы они поверили в их неспособность, дабы не потерять те преимущества, право на которые они могли бы иметь. Здесь, опять же, принятие правильного решения потребует значительных знаний о конкретных деталях жизни людей — знания о том, что правительству будет нелегко получить, даже если мы будем готовы предоставить им значительные всепроникающие полномочия, в которых они будут нуждаться, чтобы только лишь попытаться.

Поэтому, даже если взаимность является правильным моральным принципом, из этого сразу не следует, что правительства должны стремиться применять его, обусловливая выгоды в той или иной форме взаимного вклада. Проблема не в принципе. Проблема в том, что правительства просто не обладают достаточными знаниями, чтобы правильно применять этот принцип.

Но кто-то может спросить, почему бы не попробовать? Даже если правительства иногда ошибаются, может быть, лучше приблизиться к взаимности, чем вообще отказаться от этого принципа? Это возражение интуитивно кажется корректным. Но мы не можем безусловно предполагать, что попытка реализовать взаимность будет лучше, чем не пытаться вообще. Попытка реализовать взаимность приведет к большему количеству ошибок типа 1 — отказ в привилегиях для тех, кто действительно имеет на них право. Отказ от попыток приведет к большему количеству ошибок типа 2 — предоставлению льгот тем, кто на них не имеет права. Будет ли попытка эффективнее отказа от попыток зависит, в частности, от относительной серьезности этих двух различных типов ошибок.

Вопрос об их относительной серьезности, конечно, нелегко решить окончательно, поскольку он зависит от относительного веса, который присваивается ряду различных моральных соображений. Тем не менее, в собственных взглядах Хайека мы снова найдем исходные данные для заключения, что мы должны быть более обеспокоены необходимостью избежать ошибок типа 1, чем ошибок типа 2. Ошибки типа 1 связаны с отказом в льготах тем, кто имеет на них право. А это, в свою очередь, означает, что эти лица будут подвергаться потенциально жесткому и неоправданному принуждению на рынке. Они будут вынуждены устраиваться на унизительную работу или, возможно, (принудительно) лишены доступа к основным жизненным потребностям в целом. Ошибки типа 2, напротив, означают, что некоторые люди будут получать льготы, которые не имеют на них права, и что в конечном итоге налоги должны будут быть несколько выше, чем в противном случае, чтобы платить за эти дополнительные льготы. Хайек справедливо рассматривает налогообложение как принуждение, поэтому это следствие не лишено морального значения. Тем не менее, существует значительная разница между степенью принуждения, связанной с повышением налогов, и степенью принуждения от бедственного положения в условиях рыночной экономике. По этой причине такой человек, как Хайек, который ставит своей целью свести к минимуму количество случаев принуждения, должен быть склонен относиться к ошибкам типа 1 гораздо серьезнее, чем к ошибкам типа 2.

Заключение

Если мы определяем базовый доход как выплаты, которые являются как безусловными, так и имеют форму денежных средств, то такой вариант базового дохода Хайек не поддерживал [44]. Хайек, похоже, никогда не высказывался за или против того, должны ли выплаты осуществляться наличными или в натуральной форме. Но в вопросе безусловности Хайек четко настаивал на том, что право человека на “равный минимальный доход” должно зависеть от доказанной неспособности обеспечить себя производительным трудом.

Однако вопрос о том, какой курс на самом деле поддерживал Хайек, отличается от вопроса о том, какой курс соответствует его принципам. В данной статье утверждается, что общереспубликанский взгляд на свободу Хайека в сочетании с его заявлениями по использованию полномочий государства для минимизации принуждения и его глубокий скептицизм в отношении способности правительства иметь все знания, необходимые для принятия детальных решений в сложной системе — все решительно подталкивают к универсальному базовому доходу. Это обоснование основного дохода не принадлежит самому Хайеку, но это определенно хайековское.

В этой статье я мало что мог сказать о форме, которую принял бы базовый доход по Хайеку. Моя задача здесь состояла в том, чтобы сформулировать принципы Хайека, которые оправдывают базовый доход, а не проработать точные детали того, какой должна быть сумма этого базового дохода, должен ли он быть распределен между отдельным лицам или между семьям, должен ли он управляться через налоговую систему или каким-либо другим способом и т.д. Это все чрезвычайно важные вопросы [45]. И принципы Хайека, которые я здесь обозначил, дают некоторые ответы на них в общей форме.

Например, базовый доход по Хайеку будет направлен на то, чтобы обеспечить минимальный доход, достаточный для того, чтобы люди могли найти средство против принуждения. Такой доход почти наверняка будет количественно меньше, чем вариант базового дохода, который защищает Ван Парийс, целью которого является максимизация устойчивой реальной свободы наименее обеспеченных [46]. Для того, чтобы обеспечить эффективные средства против домашнего принуждения, доход, вероятно, должен выплачиваться отдельным лицам, а не главам домашних хозяйств, как это могло бы быть при реализации в форме отрицательного подоходного налога. Помимо этих и набора других аналогичных детальных характеристик, принципы Хайека, несомненно, оставляют широкий спектр возможностей при планировании базового дохода. В общем виде некоторая форма минимального дохода необходима для защиты отдельных лиц от принуждения, но точные детали системы могут, в соответствии с положениями Хайека, варьироваться в зависимости от конкретных обстоятельств времени и места, в которых она рассматривается для реализации.

Примечания

1. ( Hayek 2013: 427)
2. A similar coercion-based argument for a basic income has recently been advanced by Еsbjшrn Melkevik. See ( Melkevik 2017 ).
3. ( Pettit 2006b )
4. ( Nozick 1974; Rothbard 1982, 1973 )
5. A notable recent exception is Robert Taylor. See ( Taylor 2013, 2017 ).
6. ( Hayek 2013: 57–58)
7. Though see ( Cohen 2011 ) for a critique.
8. For critical discussion of the use of moralized concepts of freedom and coercion by libertarians, see ( Cohen 1995; Weinberg 1997; Zimmerman 2002 )
9. This was Rothbard’s view ( Rothbard 1973: Chapter 3), which Nozick famously went to great (though not entirely persuasive) lengths to reject in part 1 of ( Nozick 1974 ).
10. ( Hayek 2013: 59)
11. ( Hayek 2013: 199)
12. ( Hayek 2013: 200)
13. ( Hayek 2013: 202)
14. ( Hayek 2013: 203)
15. ( Hayek 2013: 203)
16. ( Hayek 2013: 205)
17. Hayek is actually somewhat unclear on whether such general rules are not coercive at all, or whether they are simply not the kind of coercion that we ought to worry about. In support of the former interpretation, Hayek writes that “in so far as the rules providing for coercion are not aimed at me personally but are so framed as to apply equally to all people in similar circumstances, they are not different from any of the natural obstacles that affect my plans” ( Hayek 2013 : 210). In support of the latter, however, Hayek repeatedly emphasizes that “to prevent people from coercing each other is to coerce them. This means that coercion can only be reduced or made less harmful but not entirely eliminated” ( Hayek 1967 ).
18. ( Hayek 2013: 221)
19. ( Hamowy 1961 )
20. Robert Nozick famously defends a historical account of distributive justice, but insofar as his view of freedom is moralized, such that a situation will count as unfree only if it involves a violation of individual rights, his account of freedom thereby takes on a historical character as well. See ( Nozick 1974: Chapter 7).
21. ( Burczak 2013: 51)
22. ( Hayek 2013: 203)
23. ( Hayek 1967 )
24. ( Pettit 1997 )
25. See, for example, ( Pettit 2006a ).
26. “The individual provider of employment cannot normally exercise coercion, any more than can the supplier of a particular commodity or service. So long as he can remove only one opportunity among many to earn a living, so long as he can do no more than cease to pay certain people who cannot hope to earn as much elsewhere as they had done under him, he cannot coerce, though he may cause pain” ( Hayek 2013: 203–204).
27. Considerations such as these partially explain Hayek’s deep concern for the rule of law. See ( Hayek 2013: part 2).
28. ( Hayek 2013: 203)
29. I have discussed this issue in detail elsewhere. See ( Zwolinski 2007; Powell and Zwolinski 2011 ).
30. This form of argument is fairly common among republicans. See, for instance, ( Pettit 2007; Casassas 2007; Lovett 2009 ).
31. ( Hayek 2013: 410)
32. ( Hayek 2013: 376)
33. James Buchanan, however, appears to have endorsed this sort of argument. See (Buchanan 1997).
34. “The assurance of an equal minimum for all in distress presupposes that this minimum is provided only on proof of need and that nothing which is not paid for by personal contribution is given without such proof. The wholly irrational objection to a “means test” for services which are supposed to be based on need has again and again led to the absurd demand that all should be assisted irrespective of need, in order that those who really need help should not feel inferior. It has produced a situation in which generally an attempt is made to assist the needy and at the same time allow them to feel that what they get is the product of their own effort or merit” ( Hayek 2013 : 427).
35. The fiscal equivalence of these two approaches, and thus the fiscal equivalence between a truly unconditional basic income and a Friedman-style negative income tax, can be demonstrated mathematically. See, for a recent example, ( Fleischer and Hemel forthcoming ).
36. This skepticism received its most famous expression in ( Hayek 1945 ).
37. See ( Van Parijs and Vanderborght 2017 ).
38. ( Hayek 1979: 54–55)
39. ( Hayek and Bartley III 1988: 153)
40. ( Hayek 2007: 152)
41. ( White 1997, 2006 )
42. Building on this idea, one might argue that it is societies without a basic income that violate reciprocity, insofar as socially useful labor outside the sphere of paid employment do not receive just remuneration. For a development of this argument, along with an extended discussion of the relationship between reciprocity and the basic income, see ( Widerquist 1999 ).
43. See ( Hayek 1937, 1945, 1978; Hayek and Bartley III 1988 ).
44. I take these defining elements from ( Van Parijs and Vanderborght 2017: chapter 1), which also specifies that any basic income must be an individual entitlement.
45. For a discussion of how and why these questions matter, see ( Fleischer and Hemel forthcoming ).
46. ( Van Parijs 1995 )