Левое либертарианство как институциональный режим

Автор: Гиллель Штайнер
Перевод: Константин Морозов
Оригинальный текст: Left Libertarianism (сборник «Routledge Companion to Libertarianism»)

Как показывает беглый взгляд на статью в Википедии о «левом либертарианстве», этот термин может охватывать довольно широкий спектр социальных и политических теорий. Поскольку, по крайней мере, некоторые из них хорошо представлены в других главах этого тома, настоящая глава посвящена исключительно левому либертарианству как теории распределительной справедливости: то есть изложению принципов, определяющих, кто кому по справедливости чем обязан. В этом смысле левое либертарианство находится на одном уровне с описанием Ролзом его принципа различия и исторической теорией прав Нозика.

Бесспорно, есть три стандартных показателя силы нормативной теории. Во-первых, это её изоморфизм с эмпирической реальностью: степень, в которой её основные принципы могут объяснить или оправдать утверждение широко признанных нормативных интуиций и суждений. Во-вторых, как и в случае с любой теорией, это её экономность: малое количество базовых принципов, содержащихся в теории — так сказать, чем меньше, тем лучше — поскольку чем их больше, тем больше теория склоняется к тому, чтобы быть просто переописывающей, а не объясняющей. И третье — согласованность: если её набор норм даёт противоречивые суждения о допустимости того или иного действия, то теория либо неверна, либо (что то же самое) должна быть модифицирована, чтобы быть истинной.

Все теории распределительной справедливости порождают наборы моральных прав. Левое либертарианство экономно утверждает, что создало последовательный набор моральных прав всего из двух базовых принципов:

Леволибертарианские теории справедливости утверждают, что агенты являются полноправными собственниками своей личности и что природные ресурсы должны распределяться некоторым эгалитарным образом. В отличие от большинства версий эгалитаризма, левое либертарианство поддерживает полную самопринадлежность и, таким образом, накладывает определённые ограничения на то, что другие люди могут делать с человеком без его разрешения. В отличие от более привычного правого либертарианства (которое также поддерживает полную самопринадлежность), оно считает, что природные ресурсы (то есть ресурсы, которые не являются результатом чьего-либо выбора и которые необходимы для любой формы деятельности) могут быть присвоены в частную собственность только с разрешения членов общества или со значительной компенсацией им.

Vallentyne 2001, 1

На самом деле левое либертарианство включает в себя ряд различных теорий, некоторые из которых далеко не новы (ср. Vallentyne and Steiner 2000a; 2000b; Roark 2013). Общим для всех них является мнение о том, что наборы прав, возникающие в результате последовательного осуществления этих двух базовых прав — права самопринадлежности и права на природные ресурсы — достаточны для воплощения требования чувствительности к ответственности и, таким образом, чтобы объяснить многие из наших наиболее заметных дотеоретических интуитивных представлений как о справедливости в целом, так и о справедливом межличностном распределении благ, услуг и охраняемых свобод. Их чувствительность к ответственности связывает их с большим семейством либеральных теорий, которые стали известны как эгалитаризм удачи (ср. Vallentyne 2002) [1], хотя левые либертарианцы утверждают, что другие теории эгалитаризма удачи — как и другие либертарианские — сравнительно менее успешны в удовлетворении этого требования: менее успешны, потому что их нормативные теоремы либо частично отклоняются от него, либо не дают определённых решений в конкретных случаях. Теории, чувствительные к ответственности, — это те, которые охватывают тот разнообразный набор общих интуитивных представлений, которые все поддерживают предоставление отдельным людям права — и обременение их — теми вещами, которые являются следствием их собственного соответствующего выбора, но не теми вещами, которые являются следствием их соответствующих обстоятельств. Таким образом, насущный вопрос заключается в том, как чувствительная к ответственности теория может назначать права на природные ресурсы, поскольку такие ресурсы не являются следствием выбора какого-либо человека. Этот вопрос будет решаться здесь. Прежде чем сделать это, нам необходимо рассмотреть несколько соответствующих общих фактов о базовой природе прав.

Права

Исторически сложилось так, что споры о том, какими моральными правами наделены люди, прямо или косвенно разворачивали ту или иную из двух давно конкурирующих концептуальных моделей прав (ср. Sumner 1987; Kramer, Simmonds and Steiner 1998). Согласно теории интереса, обладать правом-притязанием означает быть лицом, которое имеет значительный интерес в выполнении обязанности, коррелятивно вытекающей из этого права. С другой стороны, для теории воли такое право принадлежит тому лицу, которое имеет власть или полномочия контролировать эту обязанность: то есть требовать (и, при необходимости, обеспечивать исполнение) этой обязанности или, как вариант, отказаться от него [2]. Таким образом, например, у меня есть право по теории воли не быть убитым вами, если и только если моё согласие на то, чтобы вы меня убили, необходимо и достаточно, чтобы отказаться от вашей обязанности не убивать меня. Но если моё согласие не может быть отказом от этой обязанности — как это юридически имеет место в юрисдикциях, запрещающих попытки самоубийства и/или добровольную эвтаназию — тогда право против моей смерти принадлежит либо третьей стороне (как правило, государству), либо мне, но только как право по теории интереса: право, чья коррелятивная обязанность (как ни парадоксально) возложена на меня, а также на других.

Либертарианцы, будь то левые или правые, очевидно, используют модель прав, основанную на теории воли (Валлентайн (2007), однако, исследует гибридную концепцию приоритета выбора), и они считают несправедливым любое насильственное вмешательство в мои решения относительно того, что можно сделать с тем, что по праву принадлежит мне, пока мои действия не нарушают права других. Так, например, моя самопринадлежность наделяет меня властью заручиться добровольной помощью другого, чтобы покончить с собой. Юридический отказ в такой власти рассматривается как несправедливость и, в лучшем случае, проявление государственного патернализма: государство действует так, как будто моё тело (то есть жизнь) является его собственностью, а не моей.

Одной из сильных сторон теории воли является то, что права, моделируемые в соответствии с этой концепцией — как отдельные сферы личного усмотрения, — могут образовывать совозможные наборы. То есть, в отличие от прав теории интересов, которые не могут быть смоделированы таким образом, чтобы исключить межличностные конфликты интересов, которые они якобы защищают, и, следовательно, их соответствующих коррелятивных обязанностей [3], права теории воли могут представлять собой набор прав, которые не могут конфликтовать друг с другом — права, чьи соответствующие коррелятивно вытекающие обязанности могут выполняться совместно (ср. Steiner 1994, 92; 1998, 290–293; Waldron 1989). Совозможность всех прав в их наборе действительно является главным критерием того, удовлетворяет ли теория справедливости, порождающая этот набор, вышеупомянутому условию согласованности.

Либертарианские теории стремятся удовлетворить условие совозможности, истолковывая все права как редуцируемые к правам собственности. Права собственности разделяют физические элементы того, что мы можем в широком смысле назвать пространством действия — пространственно-временные местоположения и материальные объекты, включая человеческие тела — путём раздельного назначения дискретных частей этого пространства разным людям как составляющих их соответствующие владения. Таким образом, если избранные действия двух лиц физически противоречат друг другу — если вхождение одного из них физически исключает действие другого — то, какое из них справедливо допустимо, должно определяться не ссылкой на их сравнительную ценность (по поводу которой эти лица предположительно не согласны), а скорее в зависимости от того, чья назначенная область содержит физические компоненты этих совместно невыполнимых действий (ср. Nozick 1974, 238; Miller 1982, 275; Steiner 1994, 86–101; 1998, 262–274; 2006, 468–470). Хорошо разделённый набор прав, сводя к минимуму возможность таких конфликтов, значительно ограничивает власть государства, поскольку он тем самым сводит к минимуму возможности для разрешения конфликтов с помощью действий третьих сторон (законодательных или судебных) по своему усмотрению, и, таким образом, может рассматриваться как необходимое условие верховенства права.

Соответственно, обязанности, вытекающие из наших моральных прав, обычно понимаются либертарианцами и либералами в целом как составляющие лишь подмножество всех наших моральных обязанностей, хотя и пользующуюся среди них первенством. Именно эти две особенности моральных прав объясняют традиционно признаваемую совместимость либерализма с множеством концепций хорошей жизни — его вышеупомянутую нейтральность в отношении сравнительной ценности противоречащих друг другу действий — а также его способность поддерживать понятность общего понятия права поступать неправильно (ср. Otsuka 2003, 27–28). Таким образом, помимо справедливости, одним из других первичных правил или ценностей морали вполне может быть благотворительность — норма, которая налагает на нас обязанности передать часть наших ресурсов людям, которые в них нуждаются значительно больше, чем мы сами. Предполагая, что мы справедливо имеем право на эти ресурсы — что у нас есть моральное право на то, чтобы другие не мешали нам распоряжаться ими — это право не означает, что мы не совершаем ничего плохого, отказываясь действовать милосердно и настаивая на удержании этих ресурсов от более нуждающихся людей. Всё, что влечёт за собой присвоение приоритета моральным правам, заключается в том, что другие поступают ещё более неправильно, заставляя нас осуществить эту передачу. Другими словами, то, что мораль приписывает такое первенство правам, влечёт за собой перечисление следующих трёх альтернатив в порядке убывания желательности: (а) наш выбор передать наши ресурсы нуждающимся; (b) наше удержание этих ресурсов; (c) наши попытки удержать эти ресурсы, но другие вынуждают нас передать их. Альтернатива (b) представляет наличие (то есть осуществление) права поступать неправильно. Тот факт, что наше удержание является осуществлением наших прав, недостаточен с моральной точки зрения, чтобы оправдать этот поступок. Всё, что было бы достаточно для оправдания, — это любые действия, которые могут быть необходимы для предотвращения или исправления нашей вынужденной передачи (ср. Steiner 1996; 2006, 466–468).

Фундаментальные права

Любая чувствительная к ответственности трактовка прав должна различать фундаментальные права и производные права. Право является фундаментальным — непроизводным — если (i) оно может быть использовано для создания других прав, и (ii) оно не было создано в результате осуществления другого права. В этом смысле фундаментальные права являются естественными правами: им следует противопоставлять производные права, поскольку, хотя они тоже являются моральными правами, фундаментальные права не являются результатом выбора. Все либертарианцы согласны с тем, что право самопринадлежности является фундаментальными моральным правом (ср. Mazor and Vallentyne 2018, 129). Некоторые считают, что оно подразумевается в фундаментальном праве против принуждения или агрессии, в то время как другие считают, что оно подразумевается в фундаментальном праве на равную свободу или равные возможности [4].

Большинство правых либертарианцев считают, что самопринадлежность — это наше единственное фундаментальное право. Они утверждают, что именно благодаря различным личным выборам осуществления этого права — через локкеанское смешение труда или какой-либо эквивалентный волевой процесс — морально необременённые права собственности на изначально не имевшиеся в собственности природные ресурсы (землю, пространство и так далее) устанавливаются и, таким образом, служат, наряду с самопринадлежностью, как производные права, из которых последовательно вытекают все остальные моральные права (ср. Narveson 1998, 11–15; Rothbard 2000, 223–227).

Левые либертарианцы не согласны. Для них права на изначально бесхозные природные ресурсы являются не производными, а такими же фундаментальными, как право самопринадлежности. Они утверждают, что наборы прав, полученные исключительно из осуществления прав самопринадлежности, и их серийные производные как ставят под угрозу чувствительность к ответственности, так и содержат права, которые несовозможны. Эти недостатки связаны с тем фактом, что распределение собственности, поддерживаемое этими праволибертарианскими теориями, чувствительно не только к выбору людей, но и к их сравнительному временному положению. Ибо такие теории приписывают более высокие хофельдианские полномочия и привилегии членам предшествующих во времени поколений, чем их преемникам. В частности, придерживаясь правила «первым пришёл, первым обслужен» и не устанавливая ограничений на присвоение природных ресурсов, они разрешают этим более ранним лицам приобретать и передавать своим преемникам больше необременённых прав собственности на изначально не принадлежащие им природные ресурсы, чем это предполагается знаменитой фразой Локка «оставить достаточное количество и того же самого качества» для других (ср. Otsuka 2003, 35–38). Поскольку люди не несут ответственности за отправную точку своего временного местонахождения и поскольку обладание таким имущественным контролем над природными ресурсами наделяет тех, кто им владеет, (по крайней мере) превосходящей переговорной силой, такое неравное распределение богатства в совокупности приводит к последовательным проявлениям этих неравных переговорных полномочий далеко от того, чтобы их можно было описать как чувствительные к ответственности.

Более того, левые либертарианцы утверждали, что любая такая теория строго непоследовательна. Это непоследовательно, потому что, таким образом предоставляя подмножеству собственников себя право в одностороннем порядке приобретать необременённое право собственности на все природные ресурсы, включая физические местоположения, это подразумевает, что в отсутствие разрешения этих собственников более поздние прибывающие могут быть обременены невыполнимыми обязанностями о недопустимости вторжения, выполнение которых неизбежно нарушает права самопринадлежности этих более поздних прибывших. Таким образом, права собственности этих владельцев ресурсов несовместимы с правами самопринадлежности более поздно прибывших. То есть такие теории могут подразумевать, что одно и то же такое принудительное действие является одновременно допустимым и недопустимым (ср. Steiner 2009, 241). И при этом они не удовлетворяют вышеупомянутому требованию согласованности.

Соответственно, в мире, где все природные ресурсы были присвоены частными лицами (или нациями), левые либертарианцы настаивают на том, что право собственности на любой природный ресурс обременено обязательством компенсировать всем другим их исключение из использования этого ресурса. Изначально бесхозные природные ресурсы — это ресурсы, которыми каждый может свободно пользоваться. Устанавливая или сохраняя исключительную частную собственность на такой ресурс, его собственник принудительно лишает других свободы, которой они в противном случае обладали бы, поскольку это право собственности влечёт за собой обязанность всех других лиц воздерживаться от его использования. Величина вышеуказанного компенсационного обязательства равна текущей рыночной стоимости присвоенного природного ресурса. В широком смысле это эквивалентно разнице между валовой рыночной стоимостью этого ресурса и рыночной стоимостью любых улучшений, внесённых в него человеческим трудом, и каждый человек имеет право на долю этой разницы (ср. Steiner 1994, 268–273; 2011, 121–123) [5]. Именно эта компенсационная ответственность «выравнивает игровое поле» между представителями перекрывающихся во времени поколений и в этом смысле способствует тому, чтобы распределение прав собственности между ними стало чувствительным к ответственности. Последнее во многом примерно то же самое, что и необходимое условие для того, чтобы набор финишных позиций в забеге был чувствительным к ответственности, которое заключается в том, чтобы каждый бегун стартовал в одно и то же время и в одном и том же месте (ср. Steiner 1994, 224–228; 1997) [6].

Объем либертарианских прав и государственной власти

Для всех либертарианцев и для либералов в целом первичными субъектами прав являются отдельные лица. Любые групповые права, такие как права корпораций или наций, являются производными правами, созданными и поддерживаемыми осуществлением прав их индивидуальных членов. Следовательно, полномочия и свободы таких групп — и лиц, уполномоченных действовать от их имени, — ограничиваются теми, которые были подлинно переданы им каждым из этих членов (ср. Locke 1690: especially §§II.95, 118, 135; Otsuka 2003, chs. 5, 6). Нации не более уполномочены, чем их отдельные члены, нарушать либо неотъемлемые фундаментальные права своих членов, либо права, вытекающие из них. И то же самое верно в отношении прав лиц, не являющихся членами.

Эти ограничения имеют очевидные последствия для важных аспектов международных отношений. Все либертарианцы согласны с тем, что ни нации, ни отдельные лица не могут инициировать насилие против групп или лиц, которые невиновны, то есть которые не нарушили ничьих либертарианских прав. Они также согласны с тем, что моральный авторитет государства не распространяется ни на предотвращение эмиграции, ни на ограничение иммиграции, когда по крайней мере некоторые из их членов готовы нанимать и/или размещать иностранцев. И это же отсутствие регулирующих полномочий в равной степени относится к международной торговле и инвестициям. Более того, и правые, и левые либертарианцы поддерживают право на сецессию. То есть землевладельцы, если они сами не договорились об ином, имеют право изъять свою землю из-под юрисдикции государства (ср. Steiner 1994, 262–265; 2008b; Otsuka 2003, 100).

Однако в чём правые и левые либертарианцы неизбежно расходятся, так это в вопросе об обязательном перераспределении богатства между странами: «неизбежно расходятся» из-за фундаментального права левых либертарианцев в отношении природных ресурсов. Национальные территориальные юрисдикции представляют собой просто совокупность различных частей присвоенной земли. Леволибертарианское требование о том, чтобы землевладельцы компенсировали всем другим лицам их исключение из этих мест, следует понимать буквально: эта ответственность, как и обязанность не инициировать насилие в отношении невинных людей, не растворяется каким-то образом в границах собственного общества и, следовательно, это не та обязанность, который причитается только своим соотечественникам. Соответственно, совокупная сумма причитающейся компенсации может рассматриваться как формирование глобального фонда, на который может претендовать каждое лицо, где бы оно ни находилось. По сути, левое либертарианство прикрепляет ценник к территориальным приобретениям и удержаниям наций. И кажется разумным предположить, что такой механизм вполне может внести позитивный вклад в мирное разрешение территориальных споров между странами (ср. Tideman 1991; Tideman & Vallentyne 2001; Steiner 1994, 265, 268–270; 2005).

Международные передачи богатства — не единственная проблема, которая, по-видимому, разделяет левых и правых либертарианцев в отношении объёма прав, которые они поддерживают. Поскольку модель прав теории воли, которую поддерживает большинство либертарианцев, наделяет правами тех людей, которые контролируют соответствующие им обязанности, либертарианскими правами не могут быть наделены те, кто обязательно не способен осуществлять такой контроль. Среди последних явно выделяются несуществующие лица: то есть лица, которых больше не существует, и (в большинстве случае) лица, которых ещё не существует. Умершие не имеют прав, и, следовательно, любое собственность, которой они владели в момент своей смерти, сразу же после этого считается бесхозной. Как таковая, она подпадает под ту же нормативную категорию, что и изначально бесхозные природные ресурсы, и, таким образом, подчиняются тому же правилу эгалитарного распределения. На практике это будет означать 100% налог на стоимость имущества умерших (при этом, возможно, назначенным наследникам будет предоставлено преимущественное право покупки этих владений) [7]. Поступления от этого налога присоединяются к компенсационным платежам собственников природных ресурсов в глобальном фонде (ср. Steiner 1994, 250–258, 273) [8].

Соответственно, члены большинства будущих поколений — большинство людей, которые ещё не существуют, — также неспособны обладать правами теории воли, поскольку они также не могут контролировать обязанности нынешних людей. Так, например, нынешние лица не несут основанных на правах обязанностей по охране окружающей среды и/или других форм сбережения перед этими будущими лицами. Это, конечно, не означает, что присутствующие лица лишены каких-либо обязанностей по сохранению. Ибо, во-первых, у них могут быть не основанные на правах моральные обязанности по сохранению. И, во-вторых, они могут нести основанные на правах обязанности по сохранению прав перед представителями следующих одного или двух поколений, поскольку эти люди, вероятно, разделяют некоторый элемент современности с нынешними людьми, поэтому способны контролировать обязанности, возложенные на последних, и, таким образом, могут требовать возмещения ущерба от последних за неспособность предоставить им (эквивалентную по стоимости) справедливую долю природных ресурсов (ср. Steiner 1994, 259–261; 2009, 241–242) [9].

Из этого следует, что для левых либертарианцев власть государства, не говоря уже о возможности дискреционных решений [i], очень строго ограничена. По сути, оно уполномочено обеспечивать соблюдение справедливо приобретённых имущественных и контрактных прав лиц, а также выносить решения в случаях межличностных разногласий относительно того, что представляют собой эти права. Но ему совершенно не хватает полномочий для принятия законов о патерналистской политике и запрещения или вмешательства в действия, которые не нарушают справедливых прав человека. Оно не может ни преследовать макроэкономические цели, ни играть какую-либо регулирующую роль в национальной или мировой экономике. Налоги, которые оно может взимать, касаются исключительно рыночной стоимости собственности на природные ресурсы и собственности умершего. Разрешенное расходование этих доходов ограничивается определёнными видами эгалитарного перераспределения (см. ниже) и, в случае фиаско рынка, предоставлением подлинных публичных благ, таких как полиция, национальная оборона, судебные услуги и охрана окружающей среды. Использование личных и корпоративных доходов, прироста капитала, продажи товаров и услуг, импорта товаров и так далее в качестве налоговой базы является нарушением леволибертарианских прав.

Свободный рынок, эксплуатация и историческая несправедливость

Все либертарианцы выступают за свободный рынок. Они считают такие рынки непревзойденными не только в их широко признанной способности эффективно распределять товары и услуги, но также — и что более важно — в их способности расширять свободу, позволяя людям в полной мере осуществлять свои права собственности по своему усмотрению. Первичная роль государства в этом отношении заключается в том, чтобы не регулировать экономическую деятельность сверх того, что необходимо для предотвращения или устранения нарушений этих прав собственности, включая обеспечение соблюдения договорных обязательств. Тем не менее, либертарианство — как правое, так и левое — обладает концептуальной способностью признавать некоторые сделки свободного рынка эксплуатационными и, следовательно, несправедливыми. Тот факт, что стороны, вступающие в обмен на свободном рынке, делают это добровольно, не рассматривается — большинством левых либертарианцев и, по крайней мере, некоторыми правыми либертарианцами — как достаточная причина для признания справедливого результата распределения в этой сделке. Почему? Достаточно простого примера.

Рынки — это аукционы в широком смысле. Предположим, что на аукционе товаров или услуг Красного предложение Синего в размере $10 является выигрышной ставкой. Далее предположим, что Белый, который перебил бы ставку Синего, предложив $15, не сделал этого, потому что его либертарианские права ранее были нарушены, скажем, из-за того, что его не допустили к аукциону или ограбили. Другими словами, если бы этого предшествующего нарушения прав не произошло, товары или услуги Красного, выставленные на аукцион, были бы проданы как минимум за $15. Таким образом, несправедливость этого нарушения искажает цену, уплаченную Синим в $10, и делает его право собственности на то, что он купил, таким же несправедливым. Очевидно, что такая несправедливость, если её не исправить, со временем, вероятно, будет сильно усугубляться дальнейшей эксплуатацией, поскольку получение Красным всего $10 вместо $15 означает, что он сам будет иметь меньшую покупательную способность, чем он справедливо имела бы на любом аукционе, на котором она присутствовала бы как покупатель. И, следовательно, его ставка на товары Белого может быть перебита победившей ставкой, которая ниже, чем она должна была бы быть, если бы Красный мог предложить больше.

Поскольку история широко распространённых и неустранимых нарушений либертарианских прав — и эксплуатации, которую они поощряли, — не кратка, их давние разветвления могут продолжать оказывать значительное распределительное влияние даже в нынешних обществах, где неустранённые нарушения прав превратились в относительно редкие: наследие рабства, колониализма и тоталитаризма, вероятно, является одним из наиболее ярких примеров этого. Таким образом, хотя свободные рынки действительно обладают достоинствами, приписываемыми им либертарианцами, трудно понять, каким образом результаты их распределения могут быть более справедливыми, чем наборы реализуемых на них прав (ср. Ferguson 2016; Ferguson and Steiner 2018; Steiner 2010; Zwolinski 2007; 2012).

Тем не менее, следует признать, что исправление нынешних последствий большой исторической несправедливости — непростая задача. Приверженные, как практически все либертарианцы, частноправовым реституционным, а не ретрибутивным ответам на несправедливость, они склонны сомневаться в том, что государственное регулирование является достаточно надёжным и точным инструментом, чтобы компенсировать нынешнее воздействие такой неустранённой исторической несправедливости. Но хотя они поэтому обращаются к гражданским судам за максимально возможными исправлениями, сложность выявления нынешних бенефициаров и жертв многих исторических несправедливостей серьёзно ограничивает возможности таких судов по исправлению положения. И это ставит всех либертарианцев, но особенно левых либертарианцев, перед дилеммой. Ибо ясно, что многие нынешние богатства состоят из законных прав собственности, которые происходят от долгой неисправленной эксплуатации, краж и нарушений самопринадлежности. И ещё более очевидно, что они происходят от завещаний и прав собственности на природные ресурсы, стоимость которых была недостаточно обложена налогом, если вообще им облагалась: то есть они происходят от нарушений права каждого человека на долю этой стоимости.

Левые либертарианцы (и другие) приписывают большую часть неравенства в нынешнем распределении богатства тем давно не исправленным несправедливостям, некоторые виды которых продолжают иметь место. Следовательно, в реальном мире эти либертарианцы обычно сталкиваются с довольно неприятным политическим выбором: выбором между (a) пакетами политических мер, которые обещают обеспечить менее неравное распределение богатства за счёт использования несправедливой налоговой базы и дальнейшего расширения налагаемых государством ограничений на рынки и (b) пакетами политических мер, которые обещают отменить рыночные ограничения без справедливого налогообложения наследства и собственности на природные ресурсы. Веря одновременно и в неоспоримые достоинства свободного рынка, и в несправедливость распределения богатства, возникающего в результате осуществления этих необременённых прав собственности, эти либертарианцы неизбежно запутываются в унылых попытках определить, какой набор удовлетворяет условию быть вторым лучшим: обещает произвести распределительные результаты, более близкие к тем, которые возникли бы на справедливом свободном рынке (Steiner 2018).

Нерешённая проблема

Левое либертарианство, как указывалось выше, представляет собой семейство теорий: имея много общего, они, по-видимому, в некоторых отношениях и отличаются друг от друга. Большинство этих различий вращается вокруг вопроса о том, что именно должно уравнивать фундаментальное право на природные ресурсы.

С одной точки зрения, релевантным equalisandum [ii] являются возможности для благосостояния. Первичными факторами, определяющими возможности людей, являются их природное здоровье и таланты, а также дары, которые они получают от других. Межличностное распределение этих факторов, как утверждает Ролз, произвольно с моральной точки зрения. И в той мере, в какой это распределение является неравным, требование о том, чтобы распределение собственности было чувствительным к ответственности, влечёт за собой то, что вышеупомянутый глобальный фонд должен быть дифференцированно распределён между отдельными лицами таким образом, чтобы компенсировать все такие неравенства, возникающие не по их вине (ср. Vallentyne 2002; Otsuka 2003, 25).

Альтернативная леволибертарианская точка зрения рассматривает этот equalisandum первичного права как доли самого глобального фонда в форме безусловного базового дохода. Напомним, что доходы этого фонда состоят из стоимости собственности потомков и стоимости собственности на природные ресурсы. С этой альтернативной точки зрения считается, что природные ресурсы включают генетическую информацию зародышевой линии, которую родители используют для создания потомства и ценность которой варьируется от одного поколения к другому. Эти вариации происходят из-за неравных возможностей соответствующих информационных наборов для создания геномов с генетической предрасположенностью к развитию здорового и/или талантливого потомства. Родители, производя потомство, присваивают эту зародышевую генетическую информацию и, подобно присвоителям других природных ресурсов, тем самым несут ответственность за выплату в глобальный фонд, равную стоимости того, что они присваивают. Соответственно, право каждого человека на равную долю в этом фонде влечёт за собой, при прочих равных условиях, чистую передачу богатства от тех родителей, которые производят более ценные геномы, к тем, которые производят менее ценные, тем самым предоставляя последним средства для компенсации генетического неблагополучия их детей (ср. Steiner 1994, 237–249, 273–280; 1999; 2008a; 2011, 112–115; 2022).

Остается открытым вопрос о том, является ли вэлферистский взгляд на то, что должно быть уравнено, более или менее чувствительным к ответственности, чем его ресурсистский эквивалент, и, следовательно, являются ли эти два взгляда экстенсионально эквивалентными друг другу.

Заключение

В начале было отмечено, что одним из показателей силы нормативной теории является степень, в которой её базовые принципы, взятые в сочетании с эмпирической информацией, могут объяснить или обосновать широко признанные нормативные интуиции и суждения. В случае с теориями распределительной справедливости наши наиболее заметные интуиции и суждения, как правило, отражают требования как равенства, так и чувствительности к ответственности: действительно, как подсказывает вышеупомянутая аналогия с бегом наперегонки, эти два требования тесно связаны. Для правых либертарианцев требования равенства полностью удовлетворяются тем, что каждый человек наделён фундаментальным правом самопринадлежности: никто не может с моральной точки зрения родиться в рабстве или других формах внедоговорного порабощения. При условии, что все наделены такими правами, любое распределение собственности, вытекающей из осуществления этого права, и прав, вытекающих из них, удовлетворяет требованиям чувствительности к ответственности.

Левые либертарианцы отрицают, что такого распределения достаточно для чувствительности к ответственности, и утверждают, что для удовлетворения этого требования, а также требований равенства, распределение собственности должно происходить как из фундаментального права самопринадлежности, так и из права на природные ресурсы, которое уравнивает возможности людей или их доли в стоимости природных ресурсов. Среди общих дотеоретических интуиций и суждений, которые левое либертарианство может таким образом объяснить и оправдать, два — это то, что люди имеют право на плоды своего труда, и что добровольный обмен на свободных рынках может быть эксплуатационным. Другое состоит в том, что все люди безусловно имеют какие-то исходные материальные права, которые составляют их сферы личной (негативной) свободы, сферы, где ни государственные чиновники, ни другие частные лица не могут физически вмешиваться в их действия. В-четвёртых, базовые общепризнанные права человека включают некоторые материальные права. В-пятых, люди не должны страдать из-за своего генетического наследия. И, в-шестых, родители должны нести ответственность за последствия своего выбора в отношении продолжения рода и воспитания. Наконец, принимая налоговую базу, состоящую исключительно из ценности природных ресурсов и собственности потомков и не включающую плоды труда людей, левое либертарианство избегает того, что Дворкин и другие назвали «рабством талантливых», и тем самым допускает свободный выбор профессии: блестящие нейрохирурги могут отказаться от прибыльной карьеры и стать посредственными поэтами, если захотят (ср. Dworkin 1981, 312) [10].

Литература

Christmas, B. 2021. Property and Justice: A Liberal Theory of Natural Rights. London: Routledge.

Dworkin, R. 1981. “What Is equality? Part 2: Equality of Resources”. Philosophy & Public Affairs 10, 283–345.

Ferguson, B. 2016. “The Paradox of Exploitation”. Erkenntnis 81, 951–972.

Ferguson, B. and H. Steiner. 2018. “Exploitation”. In Oxford Handbook of Distributive Justice, ed. S. Olsaretti. Oxford: Oxford University Press.

George, H. 1879. Progress and Poverty. London: William Reeves.

George, H. 1883. Social Problems. London: Kegan Paul, Trench & Co.

George, H. 1892. A Perplexed Philosopher: Being an Examination of Mr. Herbert Spencer’s Various Utterances on the Land question, with Some Incidental Reference to His Synthetic Philosophy. New York: Charles L. Webster & Company.

Fried, B. 2004. “Left-Libertarianism: A Review Essay”. Philosophy and Public Affairs 32, 66–92.

Fried, B. 2005. “Left-Libertarianism, Once More: A Rejoinder to Vallentyne, Steiner and Otsuka”. Philosophy & Public Affairs 33, 216–222.

Kramer, M., N. Simmonds and H. Steiner. 1998. A Debate over Rights: Philosophical Enquiries. Oxford: Oxford University Press.

Locke, J. 1690. Two Treatises of Government. London: Awnsham Churchill.

Long, R. 2004. “This Land Is Mine”. Austro-Athenian Empire blog, March 28. https://praxeology.net/unblog03-04.htm#23.

Long, R. 2012. “Spencer, Hodgskin, and Land Rights”. Austro-Athenian Empire blog, May 18. https://aaeblog.com/2012/05/18/spencer-hodgskin-and-land-rights/.

Mack, E. 1995. “The Self-Ownership Proviso: A New and Improved Lockean Proviso”. Social Philosophy and Policy 12, 186–218.

Mack, E. 2002. “Self-Ownership, Marxism, and Egalitarianism Part II: Challenges to the Self-Ownership Thesis”. Politics, Philosophy and Economics 1, 237–276.

Mazor, J. and P. Vallentyne. 2018. “Libertarianism, Left and Right”. In Oxford Handbook of Distributive Justice, ed. S. Olsaretti. Oxford: Oxford University Press.

Miller, F. 1982. “The Natural Right to Private Property”. In The Libertarian Reader, ed. T. Machan. Totowa: Rowman & Littlefield.

Narveson, J. 1998. “Libertarianism vs. Marxism: Reflections on G.A. Cohen’s Self-Ownership, Freedom and Equality”. Journal of Ethics 2, 1–26.

Nozick, R. 1974. Anarchy, State and Utopia. Oxford: Blackwell.

Nozick, R. 1989. The Examined Life. New York: Simon & Schuster.

Otsuka, M. 2003. Libertarianism without Inequality. Oxford: Oxford University Press.

Roark, E. 2013. Removing the Commons: A Lockean Left-Libertarian Approach to the Just Use and Appropriation of Natural Resources. Lanham: Lexington Books.

Rothbard, M. 2000. “Property and Exchange”. In Left-Libertarianism and Its Critics: The Contemporary Debate, eds. P. Vallentyne and H. Steiner. Houndmills: Palgrave.

Spencer, H. 1851. Social Statics. London: John Chapman.

Steiner, H. 1994. An Essay on Rights. Oxford: Blackwell.

Steiner, H. 1996. “Duty-Free Zones”. Aristotelian Society Proceedings xcvi, 231–244. Steiner, H. 1997. “Choice and Circumstance”. Ratio X, 296–312.

Steiner, H. 1998. “Working Rights”. In A Debate over Rights: Philosophical Enquiries, eds. M. Kramer, N. Simmonds and H. Steiner. Oxford: Oxford University Press.

Steiner, H. 1999. “Silver Spoons and Golden Genes: Talent Differentials and Distributive Justice”. In The Genetic Revolution and Human Rights: The Oxford Amnesty Lectures 1998, ed. J. Burley. Oxford: Oxford University Press.

Steiner, H. 2005. “Territorial Justice and Global Redistribution”. In The Political Philosophy of Cosmopolitanism, eds. H. Brighouse and G. Brock. Cambridge: Cambridge University Press.

Steiner, H. 2006. “Moral Rights”. In Oxford Handbook of Ethical Theory, ed. D. Copp. Oxford: Oxford University Press.

Steiner, H. 2008a. “Universal Self-Ownership and the Fruits of One’s Labour: A Reply to Curchin”. Journal of Political Philosophy 16, 350–355.

Steiner, H. 2008b. “May Lockean Doughnuts Have Holes? The Geometry of Territorial Jurisdiction”. Political Studies 56, 949–956.

Steiner, H. 2009. “Responses”. In Hillel Steiner and the Anatomy of Justice, eds. S. de Wijze, M. Kramer and I. Carter. New York and London: Routledge.

Steiner, H. 2010. “Exploitation Takes Time”. In Economic Thought and Economic Theory: Essays in Honour of Ian Steedman, eds. J. Vint, S. Metcalfe, H. Kurz, N. Salvadori and P. Samuelson. London and New York: Routledge.

Steiner, H. 2011. “Sharing Mother Nature’s Gifts: A Reply to Quong and Miller”. Journal of Political Philosophy 19, 110–123.

Steiner, H. 2016. “Unreasonableness and Rights”. Argumenta 1, 169–175.

Steiner, H. 2018. “Free Markets and Exploitation”. In Routledge Handbook of Libertarianism, eds. J. Brennan, B. van der Vossen and D. Schmidtz. London and New York: Routledge.

Steiner, H. 2022. “Ancestors and Descendants”. Journal of Applied Philosophy (forthcoming).

Steiner, H. and P. Vallentyne. 2009. “Libertarian Theories of Intergenerational Justice”. In Justice between Generations, eds. A. Gosseries and L. Meyer. Oxford: Oxford University Press.

Sumner, L. 1987. The Moral Foundations of Rights. Oxford: Oxford University Press.

Tideman, N. 1991. “Commons and Commonwealths”. In Commons without Tragedy, ed. R. Andelson. London: Shepheard-Walwyn.

Tideman, N. and P. Vallentyne. 2001. “Left-Libertarianism and Global Justice”. In Human Rights in Philosophy and Practice, eds. B. Leiser and T. Campbell. Aldershot: Ashgate.

Vallentyne, P. 2000. “Introduction: Left-Libertarianism — A Primer”. In Left-Libertarianism and Its Critics: The Contemporary Debate, eds. P. Vallentyne and H. Steiner. Houndmills: Palgrave.

Vallentyne, P. 2002. “Equality, Brute Luck, and Initial Opportunities”. Ethics 112, 529–557.

Vallentyne, P. 2007. “Libertarianism and the State”. Social Philosophy & Policy 24, 187–205.

Vallentyne, P. and H. Steiner (eds.). 2000a. The Origins of Left-Libertarianism: An Anthology of Historical Writings. Houndmills: Palgrave.

Vallentyne, P. and H. Steiner (eds.). 2000b. Left-Libertarianism and Its Critics: The Contemporary Debate. Houndmills: Palgrave.

Vallentyne, P., H. Steiner and M. Otsuka. 2005. “Why Left-Libertarianism Is Not Incoherent, Indeterminate, or Irrelevant”. Philosophy & Public Affairs 33, 201–215.

Waldron, J. 1989. “Rights in Conflict”. Ethics 99, 503–519.

Zwolinski, M. 2007. “Sweatshops, Choice, and Exploitation”. Business Ethics Quarterly 17, 689–727.

Zwolinski, M. 2012. “Structural Exploitation”. Social Philosophy & Policy 29, 154–179.

Примечания

[1] Валлентайн, Штайнер и Оцука (2005) отвечают на утверждение Фрид (Fried 2004; 2005), что левое либертарианство не предлагает теории распределения, которая последовательно отличалась бы от других либерально-эгалитарных подходов.

[2] То же самое различие между двумя теориями в равной степени относится к правам-иммунитетами и соблюдению связанных с ними ограничений.

[3] То есть теория интересов не может разрешить конфликты обязанностей, порождённые такими конфликтами интересов, без обращения к чему-то вроде утилитарной калькуляции, тем самым ставя действительность конфликтующих прав в зависимость от их сравнительного вклада в соответствующую социальную максиму (ср. Steiner 2016, 172–173).

[4] Проблема с истолкованием права против агрессии как фундаментального права заключается в том, что агрессия, по-видимому, предполагает некоторое объяснение того, что кому принадлежит, а не является нормой, из которой можно вывести такое объяснение.

[5] Работы, представляющие более ранние приближения к этой точке зрения, собраны в антологию Валлентайном и Штайнером (2000a). Особое значение в этой традиции имеют работы раннего Герберта Спенсера и особенно Генри Джорджа (ср. Spencer 1851; George 1879; 1883; 1892).

[6] Обратите внимание, что эта леволибертарианская компенсационная ответственность как обременение права собственности на природные ресурсы имеет аналогичные предложения в трудах некоторых других либертарианцев, которых нелегко классифицировать ни как правых, ни как левых либертарианцев. «Оговорка Локка» Роберта Нозика, хотя и не основанная явно на фундаментальном праве, считает несправедливой любую такую собственность, которая делает положение людей хуже, чем оно были бы, если бы природные ресурсы оставались общими (ср. Nozick 1974, 174–182). Эрик Мак, Родерик Лонг и Билли Кристмас утверждают, что некоторое (неэгалитарное) обременение права собственности на природные ресурсы может быть выведено только из концептуально расширенного права самопринадлежности (см. Mack 1995; 2002; Long 2004; 2012; Christmas 2021, chs. 3–6).

[7] Завещательные трасты часто используются для уменьшения налоговых обязательств по наследству. В связи с этим важным и недостаточно изученным с философской точки зрения вопросом является то, в какой степени фидуциарные обязанности, возложенные на доверительных управляющих — фактически, доверительных управляющих любого вида траста — могут быть поняты способами, которые концептуально не зависят от ранее упомянутой модели прав, основанной на теории интереса.

[8] Первоначально одобрив неограниченную власть завещания как инцидент либертарианских прав собственности, Роберт Нозик впоследствии предложил ограничить эту власть только собственностью, которую завещатель сам заработал (ср. Nozick 1974, 167 ff; Nozick 1989, ch. 3).

[9] Однако необходимо отметить, что некоторые правые либертарианцы соглашаются с отрицанием права завещания, а некоторые левые либертарианцы подтверждают наличие права на сохранение у представителей всех будущих поколений (ср. Steiner and Vallentyne 2009).

[10] Этой главе очень помогли комментарии Бена Фергюсона и Мэтта Зволински к более ранним черновикам.

[i] Дискреционное решение — решение, принимаемое (здесь — государством) полностью произвольно, по своему усмотрению, а не на основе каких-либо принципов (здесь — леволибертарианских принципов справедливости). — Прим. перев.

[ii] Equalisandum — в эгалитарных теориях справедливости показатель, который должен быть выравнен между людьми для удовлетворения их справедливых притязаний на равенство. — Прим. перев.